Черновик а ля первая запись

[Kyin]

Из всех моих грандиозных планов, единственный осуществлённый почти в изначальном виде и до конца - вот этот, с Рифтеном, романтикой и Марком. Предполагалось, что будут и остальные города, но дело идёт так медленно, что я уже и не надеюсь. Так то.
Вообще, я даже почти довольна написанным. Да, вышло нудно и совсем не романтично, местами сухо, местами наивно и глупо, на мой взгляд. А мне всё равно нравится, хотя бы уже тем, что тут есть логический конец. Ну есть же, правда?



Сырость и грязь вокруг утомляют, и даже ярко светящее вечернее солнце неспособно развеять ту серую пакость, что царит в Рифтене. Город нищих, город воды, город воров - всё это характеризует его так же верно, как и постоянная слякотная мерзость на деревянных мостах и запах тухлой рыбы. Пожалуй сложно найти в Скайриме хотя бы ещё одно такое место, которое раздражало меня точно также. Разве что, быть может, место для казней в Солитьюде, "прекрасной" столице Скайрима, но и то - она меня злит и всё время напоминает мне о том случае, когда я не успела, не спасла, оказалась неспособной на что-то, но не раздражает, нет. А Рифтен же, что за проклятый город, всё время навящево ко мне подбирается, заставляя появляться здесь снова и снова, по делам ли, или просто как место ночлега, проездом, и каждый раз словно представляется моему взору с самой своей невзрачной стороны. Этот запах, эта мерзостная вонь, эти вечные лужи и грязь под ногами, крики усталых сонных торговцев по утрам, этот вопросительный и одновременно зазывающий взгляд Бриньольфа, скользящий и оценивающий, и умоляющие взоры жалких попрошаек - за что же этот город любить, скажите мне?

Однако бывать мне тут приходится, и часто. Хотя бы потому что именно в этом городе, а точнее под ним, в канализации, в соседстве с крысами и всякой другой пакостью, устроилась Гильдия Воров, ещё недавно еле сводящая концы с концами и не имеющая почти никаких средств, а теперь процветающая и берущая всё больше власти в свои руки. Не без моей, конечно, помощи... И всё же, даже сейчас, когда у них всё вроде бы стало налаживаться, на лице бедняги Делвина, теперешнего практического главы, стала появляться редкая улыбка, и даже Мавен, кажется, теперь не так зла и раздражена всем вокруг, даже в пору их расцвета меня всё равно убеждают в том, что моё участие необходимо. Это ложь, это выдумки абсолютно не нуждающихся во мне людей, и всё же каждый раз, после того как гонец передаёт мне письмо, запечатанное знаком Ноктюрнал, я мысленно отодвигаю все свои иные планы на будущее и из всех дорогу выбираю ту, что ведёт в Рифтен. Город прогнившего дерева, грязных денег и лжи. И, однако, город, фактически ставший моим вторым домом.

А ещё, это город моей любви.

Он стоит, облокотившись на резные перила маленького мостика в входа в "Пчелу и Жало", излюбленное его место для ожидания, потому что, по его словам, отсюда видно и слышно очень многое, и калитку у храма Мары, из двора которого ведёт ход в Гильдию, и ворота дворца ярла, где я тоже порой бываю. Но мне приятнее верить в то, что он стоит здесь лишь потому, что именно тут, на этом шатком гнилом мостике мы встретились в первый раз. Вроде бы он и не произвёл на меня тогда никакого особого впечатления: скорченный, склонившимся над перилами, в грязной мантии, ранее бывшей, судя по всему, блёкло-жёлтого цвета, греющий руки слабым магическим огоньком. Сумка, еле держащаяся на опущенных плечах, судя по виду, совсем пуста. Я не заметила тогда, но сейчас мне кажется, что он улыбался, чуть-чуть, уголками губ, смотря на своё волшебное маленькое пламя, танцующее в руках, и видя там что-то своё, личное. Он был для меня никем, однако мне кажется, что я влюбилась в него уже тогда, сразу. И люблю до сих пор.

Он улыбается мне сейчас, спуская с головы тёмно-коричневый капюшон, отороченный красновато-золотистым мехом, и щурится от яркого утреннего солнца, залившего весь Рифт, превратившего эти земли в янтарный рай. Эти места очень красивы при закате или восходе, когда всё приобретает бронзовый оттенок и площадь, выложенная маленькими разноцветными камешками, начинает переливаться. На улицах ещё ни души, только сонная Мьол со своим вечным спутником отирается возле другого входа в "Пчелу", да дремлет унылый стражник возле ворот в крепость. И ещё Марк, конечно же, мой Марк.

Его янтарные глаза горят миллионами маленьких искорок, хотя они и темны так же, как застывшая смола, и ярки, как мёд. В них я вижу своё собственное солнце, и порой мне кажется, что именно это светило реальнее, нужнее мне, чем то, что горит и алеет в небе. Именно это, его солнце в его глазах, эта нежность, эта улыбка, его ласковые прикосновения и тихий шепот - вот то, что заставляет меня просыпаться каждый новый день, и вот что греет меня, что светит мне, а отнюдь не та жаркая звезда, что взирает на нас с высоты своего трона. Это ужасно, думала я когда-то, посвятить свою жизнь чему-то одному, чему-то тихому, спокойному, единому, не заметному со стороны, и уж тем более бесполезно пытаться найти успокоение в ком-то, никакая близость не заменит крови на тёмном металле и собственных яростных Криков. И как же сейчас я хочу, чтобы жизнь моя состояла из него одного, чтобы не было ничего вокруг, и чтобы я ничего не была должна, чтобы можно было просто жить вместе, не остерегаясь каждой тени и имея место, где можно провести более одной ночи без страха. Он такой живой, мой солнце, и я теперь тоже хочу просто жить.

- Ты долго сегодня, - замечает он, когда я подхожу совсем близко.
- Давно ждёшь меня? Ну извини, ты же понимаешь, в подобных делах никогда не знаешь наверняка...
- Ничего, - улыбнись мне ещё раз вот так, это словно... - Просто я беспокоюсь. "Подобные дела" порой бывают опасны, любовь моя, и нечего хрупкой эльфийке лазать по сточным канавам, когда это может сделать кто-то другой.
- ...Вот только не надо опять.

Он смеётся, мой Марк, словно этот разговор уже не стал нашей почти каждодневной традицией, бессмысленной, но довольно приятной, и до сих пор искренней. Он и правда волнуется каждый раз, когда я прихожу позже назначенного или в плохом настроении, потому что прекрасно знает, чем я занимаюсь, а я каждый раз спешу на эту встречу изо всех сил, порой даже слишком, и всегда боюсь, что он будет злиться, что в его взгляде не будет тепла и неги, что я разрушу этим что-то настолько мне дорогое. Возможно ли, что вся моя жизнь теперь - лишь путь к этим прекрасным янтарным глазам?..

Он обнимает меня за плечи и притягивает к себе, заставляя тоже опереться на перила моста и положить голову ему на плечо, легко потеревшись щекой о жёсткую тёмную ткань его мантии. Его губы касаются моего затылка, он носом зарывается в мои белёсые волосы, и его горячее дыхание ласкает мне шею, как настоящее прикосновение. Я ненавижу себя за то, что у меня нет прекрасных красивых волос, мягкой кожи и женственных черт лица каждый раз, когда он прикасается ко мне после разлуки. Мне кажется, что это отнюдь не должно быть приятно - касаться меня. Я данмерка, в конце концов, и этого не изменить: мои глаза всегда налиты кровью, волосы жестки и редки, а кожа груба. Мой тело предназначено только для боя, не для любви. А я не хочу драться, я хочу любить.

Когда он кладёт руку мне на плечо, я ловлю её своими пальцами и переплетаю их с его. Невинный, романтичный жест на грани любви и простой привязанности, одновременно значащий так много, и не говорящий толком ни о чём, и всё-таки мне кажется, что он безумно важен для нас двоих, это касание, эта мимолётная близость.

- Как думаешь, церковь уже открыта? - спрашиваю я в конце концов ему в шею шёпотом, вздыхая и морщась от первых криков с главной площади и тяжёлого взгляда Бриньольфа, который я чувствую почти что физически. Однако вскоре это неприятное ощущение холода на затылке пропадает, и остаётся только оживающий Рифтен... А ведь мёртвый он куда лучше.
- Думаю, что даже если нет, Марамал пустит нас с заднего двора. - Он целует меня в затылок, как целуют маленьких детей, а я только сильнее прижимаюсь к нему и прикрываю глаза, позволяя себе маленькую, крошечную слабость - расслабиться всего на пол минуты. Это так нужно иногда, я знаю: ты часто твердишь мне это, как заклинание и как напутствие. И одновременно говоришь: "будь осторожней", а я каждый раз злюсь, потому что это, разве, не одно и то же? Быть готовой ко всему, не быть расслабленной и мягкой и быть осторожной?..
- Да, наверное... Бедный Марамал.

В грязной зеленоватой и затянутой илом виде внизу что-то плещется, а вся поверхность искрится в солнечных лучах, заставляя по стенам нижних домов играть яркие пятна света. Это действительно в некотором роде красиво: весь этот свет, сияние, искры - если не думать о том, что за всем этим скрыто, что этот мерзкий город маскирует под ложным отражённым блеском Солнца. Давящая нищета, невозможность выбраться из этих низов хоть куда-нибудь, обречённость на такую жизнь до самого конца, если не выпадет редкий счастливый шанс; грязь, сырость и сточные воды. Как часто жители роскошных верхних домов смотрят туда, вниз, и замечают хотя бы десятую долю того, что там есть? Воры проходят всё это, от начала до конца, с самых верхов до низа и обратно, видя всё, и не принадлежа одновременно ничему; бедняги снизу вынуждены держаться за то, что имеют, не имея просто никакого выбора, хотя общество, город, в них, безусловно нуждается, и берёт от них всё, что они могут дать - там ведь и алхимическая лавка, и рыбаки, всё там; а Ярл и ближайшие демонстративно закрывают глаза ладонями, как ничего и нет. Так, по сути, наверное, в каждом городе этой проклятой страны, но тут всё то видно ярче обычного.
Я ненавижу Рифтен.

Марк отстраняется от меня и улыбается в ответ на мой тревожный и чуть обиженный взгляд. Я уже успела пригреться на его плече, как пригреваются коты в тёплой соломе, и стук его сердца под моей ладошкой стал будто частью меня - я могла бы стоять так вечно, разглядывая гладь воды и слушая любимое горячее дыхание. Но нет, он ещё крепче переплетает свои пальцы с моими и легко утягивает куда-то, пользуясь тем, что я не могу оторвать глаз от глубины его янтарной радужки. Это его магия - сводить меня с ума одним взглядом.

- Пойдём, и правда. Тут становится шумно, ты не находишь, любовь моя? - его улыбка широка и искренна, и я, сама того не замечая, легко улыбаюсь в ответ.
- Пойдём.

Пока мы идём с ним, держась за руки, вдоль перил на другой стороне от площади, Бриньольф всё время ведёт меня своим скользким взглядом. Марк этого будто бы не замечает, улыбаясь и поглаживая большим пальцем по моему запястью. Прости, Брин, я всё-таки имею право на счастье.




___________________________________________



В храме всё как всегда залито ровным тусклым светом множества маленьких свечей, и лик Мары от этого кажется ещё таинственнее, ещё прекраснее. Маленькая фигурка на алтаре никак не может затмить огромной статуи Богини с печальными глазами, олицетворяющую любовь и нежность, и потому, стоя там, в момент венчания или просто, как сейчас, зайдя для молитвы, я всегда смотрю именно в лицо Маре, а не на святилище. Прикрывая то и дело глаза, давай волю воспоминаниям о лучшем, иногда касаясь тёплой руки любимого, переплетая пальцы или подчиняясь чужим, обхватывающим запястье, и шепча беззвучно слова признаний и благодарности - только так я и умею молиться, только это для меня хоть что-нибудь стоит. А Марк напротив, всегда знает, что делать, и шепчет всегда одни и те же слова, которые мне не разобрать, и смотрит он всегда именно на маленький символ внизу, а не вперёд, и никогда не позволяет себе отвлекаться. Зато когда Марк заканчивает, он сразу притягивает меня к себе, крепко и ласково обнимает, так же мягко целует, мимолётно и робко, улыбается мне, перебирая пальцами мои распущенные короткие волосы.

Мы стоим так ещё долго, держась друг за друга и шепча какие-то милые глупости, которые обычно говорят влюблённые парочки под луной:
- Солнце моё...
- Каким местом я похожа на Солнце, а, Марк?
- Никаким. Ты лучше, любовь моя, - он вновь целует меня в лоб и смеётся, тихо, но звонко.
- ...И я тоже люблю тебя, мой Марк.
- Твой.

Мы молчим ещё с минуту, а потом он тихо шепчет мне на ухо, склонившись надо мной и поглаживая плечо:
- Мы будем лунами. Ты Секундой, а я - Мессером. Так лучше, любовь моя?

Я ничего не отвечаю на это, только улыбаюсь, легко и счастливо, так непривычно. Он, конечно, подумал, что я имею в виду цвет кожи, действительно более подходящий для лун, а не для золотистого Солнца - серо-синий, тёмный и неяркий, как и почти у всех данмеров. Но на самом деле я просто подумала в тот момент, что ведь Солнце - это он, а самом деле, мой Марк, не я, точно не я. Но он и точно не луна, ведь его медово-янтарные глаза сияют куда ярче приглушённого света двух ночных светил, и он весь такой горячий, точно как солнечные лучи, а не обжигающе холоден, как лунная дорожка на побережье океана, и улыбка у него светлая, мягкая, так не улыбаются луны.
Мой милый Маркурио...

Целую его куда-то за ухо, перебирая пальцами тонкую верёвочку, которой он собирает волосы в хвост, уже довольно длинный и густой по сравнению с тем, что было, когда мы встретились. А потом и вовсе срываю её оттуда, с удовольствием слыша его смех, и зарываюсь рукой в его русые волосы, тоже отливающие сейчас золотом, как и глаза. Отблески от свечей танцуют в его прядках, и они кажутся мне на столько прекрасными, что я не могу избавить от искушения и тяну за них, заставляя Марка склониться к моему лицу, и коротко целую его в улыбающиеся губы, прикрыв глаза на секунду. А он только притягивает меня к себе ещё сильнее, не отпуская, и целует дольше, глубже, больше, так, что его горячий язык сводит меня с ума. Увидь это сейчас Марамал, он бы, наверное, сказал бы, что это святотатство - целоваться в храме так, на столько по-плотски.

В стороне главного входа щёлкает засов - Марамал открывает ключом двери храма для всех желающих, и мы как раз успеваем оторваться друг от друга, когда он направляется к нам, зажигая по дороге успевшие погаснуть свечи и проверяя длинные деревянные лавки. Марк со вздохом забирает у меня из рук свою ленту и вновь кое-как завязывает хвост на затылке, собирая спутанные мною волосы, а я смахиваю. со своего лица счастливую улыбку и отхожу от долгого поцелуя, чувствуя себя при этом как после того случая в виндхельмском дворце, когда нам приспичило уединиться прямо за углом от покоев Ульфрика. Никто ничего и не скажет, конечно, но как-то нехорошо вышло бы, если что вдруг. Но Марамал молчит, и я, облизав губы, кидаю ему:

- Ну, мы пойдём, наверное. Спасибо, что пустил, как всегда.
- Пожалуйста, Довакин, - отвечает он тихо и уже когда мы почти выходим за дверь, быстро благословляет нас от имени Мары. Обернувшись в конце, выпустив Марка вперёд, я вижу выходящую из своей комнаты Динию, поправляющую пояс на своём светло-оранжевом грязноватом одеянии, и улыбающуюся стоящему у алтаря Марамалу. И пусть меня сожрёт дракон, если это не была такая же улыбка, какой улыбалась я минуту назад.

А когда мы переходим мостик до ближайшего входа в "Пчелу и жало", Бриньольф со своего места опять смотрел на меня, и когда я, не выдержав в конце концов, обернулась к нему, он криво улыбнулся, желая, кажется, просто успокоить тоже смотрящего на него Маркурио, и кивнул головой, подзывая меня. Марк резко снова переплёл наши пальцы и, я чувствую, весь напрягся. Нет, Брин, сегодня Гильдия без меня - муж не пускает. Да и я не горю желанием, нам и так есть чем заняться без любопытных глаз.